В немногочисленных статьях о китайской фантастике принято искать её корни в китайской мифологии, в древних философских трактатах вроде «Чжуан-цзы» (мудрец Чжуан, герой этой даосской книги притч, подарил нам бессмертный образ человека, которому приснилось, что он бабочка, и который при пробуждении не понимает, человек он — или бабочка, которой снится человек), в средневековом романе «Путешествие на Запад» У Чэнь-эня о царе обезьян Сунь Укуне, в новеллах Пу Сунлина. Может, это и верный подход, но если мы перенесём его на европейскую фантастику, то утонем в Гомере и Шекспире прежде, чем доберёмся хотя бы до Мэри Шелли. Согласитесь, это не дело.

Спору нет, традиция сочинения фантастических текстов в Китае — стародавняя, а переплетение мифологий — древнекитайской, даосской, буддистской — давало авторам таких текстов богатейший материал. Собственно, термином «сяошо» («низкие речения» — в отличие от «больших достижений», то бишь философских трактатов) в период Шести династий (V-VI века н. э.) называли короткие сюжетные рассказы без назидания и дидактики, и в основном это (цитируем китаиста Михаила Ермакова) «истории об удивительном, необычайном, таинственном и невероятном» — так называемые «чжигуай сяошо», «рассказы о чудесах». В настоящее время термин «сяошо» означает просто «художественный текст» (роман, иногда повесть или рассказ) — то есть вымысел-fiction, но не обязательно фантастический.

С научной же фантастикой в Китае до поры всё было не то чтобы плохо, а попросту никак — таковой не было. Видимо, главный фактор тут — иное положение науки. Если свои Платоны в виде Лао-цзы или Чжуан-цзы в Китае имелись, то «быстрых разумом Невтонов» Поднебесная не родила. Ни в самой империи, ни в соседних странах, находившихся в ареале её влияния, прикладной науки в европейском понимании этих слов не было: дифференциальное исчисление, двигатель внутреннего сгорания и таблицу Менделеева придумали не здесь. В той же Японии, которая, в принципе, была не прочь перенять у европейцев научные знания, математические трактаты помещались в монастырских библиотеках в одном разделе с книгами по икебане и прочими непрактичными хобби. Соответственно, в этих странах не было приличной физики, химии, биологии — и научных выдумок тоже. Ну и фантастики — в нашем понимании этого слова — тоже не было.

До поры китайцы отлично обходились своей литературой, причём почти вся она сочинялась на классическом литературном языке «вэньянь», который отличается от разговорного языка «байхуа» сильнее, чем церковнославянский от русского. В конце XIX века, однако, в Поднебесной подули ветры перемен — и китайцы стали открывать для себя Запад. Происходило это чаще не напрямую, а при посредстве более восприимчивых к переменам японцев: в 1853 году «чёрные корабли» коммодора Перри добрым словом и писто- летом заставили самураев выйти из многовековой изоляции, и те решили в кратчайшие сроки сделаться одной из передовых держав мира. Когда-то Япония культурно обобрала Китай, заимствовав у великого соседа письменность, архитектуру, одежду, религию, социальные теории и многое другое. Теперь она точно так же поступила с Западом.

Китайцы, еле поспевавшие за юркими самураями, какое-то время смотрели на западную культуру через японскую призму. Не последнюю роль тут сыграла письменность: японцам, разработавшим для своих фонетических нужд слоговые алфавиты, перенимать западную терминологию было легче, нежели китайцам, располагавшим исключительно иероглифами. Поневоле вспоминается Иосиф Бродский: «Ветер несёт нас на Запад, как жёлтые семена / из лопнувшего стручка, — туда, где стоит Стена. / На фоне её человек уродлив и страшен, как иероглиф, / как любые другие неразборчивые письмена».

Именно по-японски уже упоминавшийся Лу Синь, будущий крупный писатель-реалист, прочёл НФ-роман «Путешествие в лунный мир», переведённый, точнее, пересказанный Руйко Куроивой. Произошло это в 1902 году, когда Лу отправился в Японию, чтобы учиться в медицинской академии в Сэндае. Воображение молодого (21 год) и образованного (к этому возрасту он знал английский и немецкий) Лу эта книга — речь шла, как можно догадаться, о романе Жюля Верна «С Земли на Луну» — захватила полностью. Годом позже он перевёл её с японского на китайский и в предисловии гневался на то, что в Китае научная фантастика «столь же редка, как рог единорога, — лишнее подтверждения скудоумия нашей эпохи».

В процессе перевода Лу Синь столкнулся с тем, что переложение НФ на вэньянь крайне затруднительно: классический язык хорошо подходил для поэзии и гадания на панцире черепахи, но никак не для описаний устройства космической ракеты. А значит, фантастики (и науки как таковой) в Китае не будет, пока не сменится литературная традиция. Сам Лу сделал для этого немало, сочиняя книги, в которых вэньянь был смело смешан с байхуа.

В том же году фил о соф-реформатор Лян Цычао призвал всех образованных патриотов приобщиться к научной фантастике. В области литературы Лян был весьма деятелен: переводил Жюля Верна («Два года каникул») и Камиля фламмариона, а в 1902 году напечатал трактат «Будущее нового Китая», где описал своё представление о грядущем империи. В частности, Лян хотел, чтобы в Шанхае прошла Всемирная выставка; это его желание исполнилось… в 2010 году.

Для начала вспомним о том, что китайская фантастика на русский, да и на английский почти не переводилась. С английским чуть получше: при желании можно отыскать два сборника рассказов, дающих крайне приблизительное представление о предмете; кроме того, в последние годы на волне интереса к КНР перевод тамошней НФ заметно активизировался. Мы же по-прежнему читаем «Записки о Кошачьем городе» Лао Шэ и недоумеваем: куда девалось всё остальное?

Причин такой скудости переводов вроде бы множество, но при ближайшем рассмотрении они не выдерживают никакой критики. Первое, что приходит в голову, — языковой барьер: по-китайски читают единицы. Но и японским владеют избранные счастливцы, однако же о японской фантастике какое-никакое представление и у нас, и на Западе имеется (вот и «Грань будущего» Хироси Сакурадзаки вышла на русском почти одновременно с её голливудской экранизацией, хотя у нас книгу перевели явно не с японского, а с английского — такое вот исключение, подтверждающее правило). Да, лингвистический аспект играет зловещую роль: китайский где-то сложнее японского — скажем, иероглифов, потребных для понимания художественного текста, в нём больше раза в три, и диалектов немало, и различаются они сильнее, и один и тот же слог, произнесённый четырьмя разными тонами, превращается в разные слова… С другой стороны, японцы дадут китайцам фору в плане грамматики — это, поверьте, те ещё дебри.

Может, виновата политика? Капиталистическая Япония была для СССР врагом, но врагом понятным, и отдельных японских писателей, в том числе фантастов, вполне можно было переводить, дабы показать в подробностях, как именно разлагается японское буржуазное общество.

С коммунистическим вроде бы Китаем всё было куда сложнее.

До 1949 года Китай тоже был буржуазным, и мы с ним не дружили. Сталин активно помогал местным коммунистам воевать с внешним и внутренним противником, и 2 октября 1949 года, назавтра после появления на карте Китайской Народной Республики, СССР с радостью признал её де-юре. Однако «вечная, нерушимая братская дружба Советского Союза с великим китайским народом» (эти слова председатель Совета министров Маленков произнёс в день похорон Сталина) продлилась недолго: в 1956 году Мао Цзэдун обвинил Хрущёва в ревизионизме, в 1960-м отношения между странами были практически разорваны, а девятью годами позже случилась даже маленькая война на пограничном острове Даманский (ныне Чжэньбао).

После этого вплоть до 1989 года отношения Китая и СССР были натянутыми, невзирая на череду событий, переменивших облик КНР и повлиявших, как мы увидим, на её фантастику: в 1976 году Мао, устроитель страшной и бесславной Культурной революции, скончался, его сторонников осудили, на трон председателя Коммунистической партии Китая (КПК) взошёл реформатор Дэн Сяопин.

Потом настали девяностые, когда идеологический мотив исчез, но России стало не до КНР. И только со второй половины «нулевых» культурное сотрудничество стран-гигантов вышло на новый уровень, хотя, кажется, скорее номинально: вряд ли после Года китайского языка в РФ (2010) количество россиян, владеющих китайским, сильно увеличилось. Во всяком случае, ни одной китайской фантастической книжки на русском в новом веке так и не вышло.

Кажется, вот оно, объяснение: не переводили по политическим причинам! Однако и это не совсем так. Китайскими писателями-реалистами в СССР не брезговали — Лу Синь, Го Можо, тот же Лао Шэ пусть редко, но издавались, не говоря о классике вроде «Троецарствия» и «Речных заводей». Более того, в советское время мы получили доступ к двум китайским фантастическим романам, написанным в XX столетии: «Записки из мира духов» Чжан Тяньи и «Записки о Кошачьем городе» Лао Шэ вышли в русских переводах в 1957 и 1969 годах соответственно.

Тут и возникает неожиданный вопрос: а было ли что издавать?